Нужно было мне как-то раз знакомого на вокзале встретить. Я приехал, иду к перону. А тут мамочка с коляской, тащит ее так, ребенка телипает. Смотреть жалко стало. Я ей помочь решил, хоть врачи и запрещали. Спина больная, мне вообще тяжести нельзя. Но не смог я оставить в беде. Да и что с того малыша? Он ведь совсем маленький.
Взял у мамочки коляску. Тащу. А тут бах! Сейчас или позвоночник сломается или же пупок развяжется. Прям чувствую. А ведь малыш — кроха. Ангелочек, но такой тяжелый. А он на меня смотрит своим ангельским взглядом и, словно думает: «Что мол, дядя, тяжело? Терпи теперь. Кто ж тебя заставлял чужого ребёнка хватать?». А я терплю и молюсь потихоньку уже.
И вот, стараюсь, как можно быстрее с ним наверх подняться, не думая о том, что все мое тело уже начало хрустеть, а не только позвоночник и о том, как же обманчив вид малышей, а мамочка внизу бежит за мной, отдышаться не может, кричит что-то — «Мужчина! Ой, мужчина!». А что мне до нее? В голове лишь мысль о том, как бы добежать до верха, не сломаться и не уронить чужого ребенка. А то, взялся помочь, а сам рассыпаюсь по дороге.
И вот она, последняя ступенька, я чуть не задыхаюсь. Ставлю коляску и к малышу говорю: «Что ж ты тяжелый-то такой?». А вот и мамочка догнала.
— Ой, мужчина, спасибо вам! Спасибо Вам огромное!
А сама она красная, будто ей стыдно или замерзла. Или так бежала за мной. Может, я очень быстро поднимался…
— Я всю дорогу за вами бежала, хотела сказать, а Вы никак не останавливались! Там в коляске, в поддоне, — мешок картошки! Я с рынка шла. Вам не тяжело было?
Тяжело? Мне? Нисколько! Это же не цемент тут был! Чо же еще в коляске-то возить, кроме картошки?
Подумал так, но вслух говорю:
— Ну что вы! Я даже не заметил.
И похрустывая четвёртым позвонком, несгибаемой походкой Дарт Вейдера почапал своей дорогой.
А я шел неспеша, вслушиваясь в свой четвёртый позвонок, и думал, что помогать людям это конечно хорошо и правильно. Но при этом нужно непременно уточнять, что у них там в поддоне.
