«И ПУСТЬ СЕБЕ ДЕЛЯТ ТОГДА МОЙ ДОМ — С СОБОЙ В МОГИЛУ НЕ ЗАБЕРУ. ПУСТЬ ДЕЛЯТ, ЕСЛИ ДОМ ИМ ВАЖНЕЕ…»

У нее был сложный и чрезмерно гордый характер. Одиноко, без мужа и детей, прожила всю свою жизнь.

Работала, строила дом, а на старости только и осталось радости, что летом — возиться медленно на огороде и в саду, зимой — смотреть старенький телевизор. А еще любила ездить ко внукам сестры. Приходила советоваться ко мне, что им купить на день рождения, чем порадовать. Часто наведывалась к нам и долгими часами сидела на кухне — рассказывала последние новости, случившиеся по соседству, жаловалась своими болячками, сетовала на власть, переживала, будет ли урожай…

Иногда это начинало раздражать: "И чего вот она сидит тут часами…" порой — возмущало, особенно, когда вмешивалась в процесс воспитания детей. "Ну они же еще маленькие, они же больше не будут такими непослушными…" И угощала их сладостями… Острая на язык и характер, она очень любила детей, была с ними ласковой и заботливой.

Те подарки вспомнились после того, как я сердито рассказала ей, тяжелобольной, свое возмущение: "Вот так мyчайтесь теперь, госпожа Елена … А почему же вы от больницы отказались, в госпитале для участников войны бесплатное лечение, уход … Почему врачей из скорой выпроводили? В конце концов, почему не записали свой дом на кого-то из племянников? Они бы приходили и ухаживали за вами. А так — уже начинаются недоразумения по наследству…"

При других обстоятельствах Елена, не любившая критики и возражений, могла бы взорваться гневом (а тебе, что, мол, есть дело?) И указать мне на дверь. А здесь только посмотрела на меня усталый, страдающий взгляд и вяло сказала: "Не хочу больниц, умpу дома. И пусть делят тогда мой дом — с собой в мoгилу не заберу. Пусть делят, если для них дом старейшины."

Мне стало не по себе от этого взгляда и слов, ей и так тяжело — уже месяц прикована к кровати и терпит боль, а я еще pаню ее своими словами. И вспомнились все те подарки, что приносила она моим детям, вспомнилось, как весной делилась семенами, летом — овощами или яблоками … Да, она ярая и не желает прислушиваться ни к чьим советам, сама себе вредит своим упрямством и неуступчивостью. Но не может больной и прикованный к постели человек, оставаться без присмотра, в большом доме.

Но и я не могу каждый день по несколько раз бегать сюда — сразу нашла себе оправдание. У меня работа с утра до вечера, дети… В конце концов, я не против сходить проведать, но все же постоянный уход — это обязанность родственников. Им же, даже если нет завещания, дом все равно перейдет. Так пусть ходят, ухаживают…

Ну вот, и я о доме. А удивляюсь родственникам. Те, как ни как, порой наведываются, пaмперсы и продукты привозят. Сначала даже круглосуточное дежурство организовали, а потом… потом выяснили, что завещания нет и никто не хотел взять на себя больше обязанностей, чем другой. Мол, я ухаживать, а дом другом достанется, разве это справедливо? В конце концов, я их понимаю: у каждого — свои заботы…

Но что делать? Я — на работе, старой маме не под силу бегать сюда по несколько раз в день, но и оставить умирающего человека на произвол судьбы мы не можем. Звоню от одних родственников, к другим. Никто не может. Осторожно выясняют, не знаю ли я ничего о завещании. Я не знаю! Но знаю, что кто-то на целую большую семью должен, невзирая на дом, выявить человечность! Так, речь идет о немалых деньгах, — такая недвижимость в пригороде Львова стоит где-то около сотни тысяч долларов. Но не все измеряется деньгами, кто знает, возможно, в старости и за нами некому будет присмотреть… И хотелось бы кому-то, чтобы милосердие и сострадание к нему ставили в зависимость от его недвижимости.

Круговерть мыслей в моей голове прерывает слабый голос госпожи Елены:

— Пить …

Пою ее с ложечки.

— Сейчас будет легче. Постарайтесь уснуть. А я приду еще вечером.

— Я знаю, ты не дашь мне пропасть…

Мне к гоpлу подкатывает комок. Она верит в меня, полагается на меня, как я могу оставлять ее на произвол судьбы? Но есть родственники, будь они неладны, что они себе думают?

Дома какой-то мелкий спор перерастает в конфликт, настроение совсем плохое, но должен еще забежать перед сном к соседке.

Услышав, как скрипнула дверь, не открывая глаз, Елена едва слышно произносит:

"Любка, ты пришла…"

Мне снова подкатывает комок в горле. Она узнала меня за шагами, она ждала меня …

Поправляю ей одеяло и подушку. Мгновение она вглядывается в мое лицо, а затем с усилием говорит: "Что у тебя случилось? Ты какая-то грустная … У меня в холодильнике, в морозильнике еще лежит мороженое, возьми себе…"

Я смахиваю непрошеную слезу… Ее нельзя оставлять одну на ночь. Но я должна идти…

На следующий день, вижу, что состояние Елены ухудшилось. Врач вызванной "Скорой" дает понять, что здесь уже ничем не поможешь: "Завтра воскресенье, подождем, а в понедельник…"

Следовало бы, чтобы кто-то побыл с ней ночью, и я снова мысленно сержусь на родственников: "Где же они? В конце концов, это их обязанность Я не могу здесь ночевать…"

"Вы спите. Все будет хорошо. А я рано приду зажечь печку и приготовить чай."

Иду домой, оставляя ее одну на ночь. Как потом оказалось, ее последнюю ночь.

До понедельника Елена не дожила. Умерла в воскресенье.

Похоронами и поминками занимались родственники. Никто особо не волновался, что умирала она ночью сама.

Впрочем, какое я имею право упрекать других?

Я тоже не была рядом с ней в ту последнюю ночь. И чего стоит самооправдания, что она имела многочисленную семью, а я не относилась к ее близких. Но она, она была моим ближним, которого Христос призывал любить, как самого себя, и поступать с ним так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой. Возможно, она ждала меня в ту ночь, пыталась расслышать в подавляющей темноте мои шаги… Возможно, в те последние трудные часы своего жизненного путешествия она нуждалась именно во мне…

Так же как тогда требовала кого-то, когда приходила к нам, устав от одиночества, а я не понимала этого и иногда раздражалась: у меня полно работы, мне не до разговоров.

Впоследствии попадут мне на глаза строки Лины Костенко, и станет на душе щемить …

"Пусть подождут неотложные дела, Я нагляжусь на солнце и на травы, Наговорюсь с хорошими людьми, не пора проходит, а проходит мы…"

… Дом госпожи Елены и ворота глухо закрыты. Новые владельцы пока не появились. Пожалуй, продолжаются выяснения по наследству. Каждый день, когда выхожу на улицу, с соседнего двора на меня веет пустотой. Кто поселится в доме, кто засеет тот огород, но уже никто не принесет моим детям попробовать вкусной малины, никто не крикнет из-за плетня: "Возьми-ка кабачка детям потушить, смотри какой желтый, с тоненькой кожицей…"

А может, это не пустота веет, а немой упрек: почему, почему мы часто равнодушно-поверхностно относимся к тем, кто рядом с нами? Ищем себе оправдания: это не мой непосредственный долг, своих проблем достаточно — кто же их решит? Ищем выгоды: а что я с того буду иметь? Ищем комфорта: а зачем мне эти хлопоты?

А в то время, для кого-то мы, возможно, последняя надежда — на понимание, поддержку, помощь…

Наполни наши сердца милосердием, Господи…